Елена Руденко - Смерть в Версале[редакция 2003 г.]
— Не стоит благодарности, граф. Увы, нам некому довериться. Нас окружают предатели, как герцог Орлеанский.
Хм… Почему она не любит герцога? Это плохо. Орлеанский мой союзник. Наверно, тут не обошлось без маркиза Лафайета. Вот кто мой главный политический соперник. Послал же нам его черт со своими идеалами. Я призираю Лафайета, но при этом его нельзя не опасаться! Но он тоже боится меня, я уверен.
— Ваше величество, — говорю я. — Вам не следует доверять Лафайету.
— Не беспокойтесь, — отвечает она. — Он не вызывает у меня теплых чувств.
Значит, королева ненавидит Лафайета. Это радует!
Я, маркиз Лафайет, прибыл на прием к маркизу де Куаньи. Здесь обычно бывает Орлеанский. Мне не составляет труда найти его.
— Герцог, прошу забыть наши разногласия, — говорю я, стараясь придать своему тону дружелюбие. — Я пришел предупредить вас!
— Предупредить? — переспрашивает меня герцог.
Он не понимает о чем речь. Я отвожу его в сторону и начинаю шепотом говорить.
— Виной всему королева, — говорю я. — Она подозревает вас в организации бунта 5 октября. Как вы понимаете, Мария — Антуанетта это так просто не оставит.
— Черт бы ее побрал! — восклицает герцог. — Похоже, эта особа поставила цель сжить меня со свету!
Я успокаиваю его. Говорю, что нужно подумать, как действовать.
— Она хочет моего ареста? — спрашивает Орлеанский.
М-да, я его хорошо напугал.
— Возможно, — говорю я, — но у Марии — Антуанетты нет доказательств. Однако это не избавляет вас от опасности. Наша королева непредсказуема.
— Вы предлагаете мне уехать? — прямо спрашивает герцог.
Он будто читает мои мысли. Нет, нельзя сразу предлагать ему отъезд, он может заподозрить неладное.
— Мсье, не знаю, что вам посоветовать, — говорю я. — Могу сказать одно, не стоит уезжать без причины. Если вы изволите покинуть Францию, сошлитесь на дипломатическую миссию. Ведь вы не хотите выглядеть в глазах друзей трусливым беглецом!
Орлеанский кивает. Он уедет, я уверен. Готов держать пари, к середине октября герцога уже не будет во Франции.
8 ОКТЯБРЯ, четверг
Я, Максимильен Робеспьер, готов к очередному заседанию. Я составил хвалебную речь, посвященную событиям 5 октября. Я выбрал удел защитника народа. Почему? Потому что именно у народа нет защитника. Защитники есть у всех: духовенства, аристократов, знатных буржуа. А обычные люди, коих большинство, остались не у дел. Нельзя этого допустить. Нет, я не занимаюсь благотворительностью, не требую отдать все нищим. Я просто защищаю интересы простых людей, занятых своим ремеслом, будь то юрист или торговец. Я с уважением отношусь к работящим людям, идущим к успеху.
Нет, я сделал этот выбор не только из желания служить народу. Буду честен перед собой. Логика тоже руководила мной. Я решил занять пустующую нишу, на которую доселе мало кто обращал внимание. Если мне удастся стать любимым народом — я победил!
Да, во мне слились прозаичное тщеславие и желание помочь людям. Хотя именно тщеславие заставляет меня бороться, именно оно велит мне выступать за народ. Я обычный самовлюбленный педант с огромными амбициями, и ничего не могу с этим поделать. Я буду счастлив, если мое тщеславие поможет Франции и ее гражданам! Франция для меня святое!
Заседание начинается. Депутат Мунье высокомерно дает мне слово.
— Выступает мсье Робертспер…
Зал хохочет. Я слышу еще несколько дополнительных вариантов моей фамилии. М-да, похоже, депутаты получают некое своеобразное удовольствие от коверканья слова Робеспьер.
Я спокойно поднимаюсь на трибуну. Шум и свистки усиливаются. Ничего, я к этому привык. Тишины я не жду. Ее не будет. Глупо ждать милости от этих самовлюбленных господ. Ничего, игра только началась. Я начинаю речь:
— Народ, вот закон невидимый и священный для всех.
Меня не слушают. Меня нарочно не слушают.
— Хватит гимнов! Надоел! — кричат мне.
Я игнорирую эти крики, шум свистки, топанье ног. Внешне я невозмутим и непроницаем. Я продолжаю говорить, но из–за гама я сам не слышу своих слов. Мунье ехидно улыбается. Пусть, его право.
Твердым спокойным голосом я дочитываю речь. Как я устал. Какое напряжение! Ничего, за годы юридической практики я привык побеждать волнение.
После заседания я еду к Светик. Мы договорились с Камиллом встретиться у нее.
Уже полдень. Как ни странно, Камилл явился. М-да, это далось ему с большим трудом. Еще бы, приемы Мирабо славятся своим жаром! На лице Камилла явственно видны признаки тяжкого похмелья. Как вижу, желание доказать невиновность Мирабо помогло ему пересилить тяготы последствий оргии.
— Что случилось? — спрашивает он нас. — Почему вы такие мрачные!
— Мы получили записку от мадам Морьес, — говорю я. — Ее муж умер сегодня ночью.
Только через минуту Камилл начинает соображать, в чем дело.
— Нам надо навестить мадам Морьес, — говорит он.
— Верно, — соглашаюсь я.
— Я могу пойти с вами? — просит Светлана.
— Нет, милая, — строго говорю я. — Ты еще не выздоровела.
Девушка хочет возразить, но кашель мешает ей. К тому же сильный жар дает о себе знать.
— Но мы будем информировать тебя о ходе расследования, — обещаю я.
Зачем я взялся за это дело!?
Я, Тереза Морьес. Никак не могу привыкнуть к отсутствию мужа. Совсем недавно он был рядом со мной. Я любила его… я и сейчас его люблю! Какое взаимопонимание было между нами! Наши гладкие отношения вызывали зависть. Он был так мил, галантен, ласков. Его доброе покровительство переплеталось с уважением и почтением. Каждый вечер он приносил мне цветы…
Трудно поверить, что любимого уже нет со мной. Я плачу. До самой смерти я буду оплакивать его.
Мне докладывают о визите мсье Робеспьера и его друга. Интересно, что им удалось узнать. Мой муж убит! Да, это факт! Но они никогда не смогут найти убийцу! Никогда! Слишком все сложно!
Я, Макс Робеспьер, и Камилл, прибыли к Морьесу, нас проводят в библиотеку.
— Ждите, — говорит служанка. — Мадам сейчас придет.
— Как мадам себя чувствует? — спрашиваю я.
— Очень переживает, — отвечает она, — но старается казаться спокойной. Мне ее искренне жаль.
Когда служанка выходит, любопытный Демулен принимается изучать все вокруг.
— Хорошо тут у них, — говорит он. — Так, посмотрим… это печатка… наверное, очень дорогая… а это табакерка… жаль пустая… а какая интересная у них чернильница… никогда такой не видел!
Пока Камилл рассматривает вещицы, я замечаю в корзине для мусора платок с бурыми пятнами. Я быстро достаю его. Отмечаю, платок из хорошей дорогой ткани. Я заворачиваю находку в свой платок и прячу в карман, дабы избежать вопросов Камилла, который старательно шарит вокруг.
Его действия меня просто смешат. М-да… Камилла не помешало бы поучить манерам. Кто рискнет? Не я!!!
— Камилл, — весело говорю я. — Тебе в детстве не говорили, что нехорошо копаться в чужих вещах без спросу?
— Говорили, и слишком часто, — вздыхает он. — Поэтому я всегда поступаю наоборот. О-о, смотри какие тут книги!
Камилл берет с полки старую толстую книгу в кожаном переплете. К несчастью для него, мадам Морьес прерывает эти исследования.
Камилл от испуга роняет книгу.
— Простите, — бормочет он.
Дама погружена в свои мысли и не обращает на Камилла внимания. Она выглядит спокойной, но раскрасневшиеся блестящие глаза, осунувшееся бледное лицо, пальцы, нервно теребящие платок, выдают ее горе. Я выражаю ей свои соболезнования.
— Тяжело смириться, что его больше нет, — вздыхает Морьес. — Совсем недавно он работал за этим столом…
— Ваши чувства мне понятны, мадам, — говорю я. — Простите за нескромный вопрос, как вы собираетесь поступить с должниками?
— Не знаю, наверное, продлю срок долга, — отвечает она.
— Мне бы хотелось дать вам совет, — говорю я. — Ради своей безопасности, простите должников.
Дама испуганно смотрит на меня.
— Вы так уверены, что это убийство! — восклицает она.
— Ваш муж страдал какими–нибудь тяжелыми болезнями? — интересуюсь я.
— Нет, у него всегда было крепкое здоровье, — уверенно говорит Морьес.
— Увы, отсюда вывод, мадам: разве крепкий здоровый мужчина может за день умереть от простуды? — замечаю я.
— Все может быть, — раздается голос доктора. — Такие случаи бывали в медицине. Я бы на вашем месте не стал рассказывать мадам сказки об убийствах.
— Самое ужасное, что это может оказаться правдой, — вздыхает Морьес.
Я доктор Друо. Мне 30 лет. Я личный врач четы Морьес. Мой пациент умер. Умер не свой смертью. Мне ли не знать! Замечу, не к добру визиты настырного депутата и его чокнутого дружка.
